Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга 1 - Страница 36


К оглавлению

36

Через несколько секунд после того, как Даян умчался в Африку, мост был разбит прямым попаданием снаряда…

* * *

Миллионы людей во всем мире видели в нем живой символ Израиля. Его черная повязка не уступала в популярности звезде Давида. Газета «Дер Шпигель» писала после его смерти, что Даян был самым популярным в мире евреем после Иисуса Христа.

Полемика вокруг этой, бесспорно, незаурядной личности продолжается и сегодня, что показывает, насколько глубоко поразил Даян воображение современников. В оценке его жизни и деятельности нет однозначных критериев. Даяна ненавидят и любят, презирают и чтут точно так же, как это было при его жизни. Лишь равнодушия не вызывал он никогда и ни у кого.

Жизнь его была фантастической. Но его талант и ум, сила и отвага часто блокировались параличом воли, настигавшим его обычно в экстремальных для государства ситуациях. С его именем связаны юность Израиля и победы, каких немного знает история. Но на всяком поприще от истинно великого человека требуются, кроме природного таланта, еще и абсолютная самоотдача, полнейшая сосредоточенность. И вот этой-то высшей цельности никогда не было в характере Даяна.

Он отличался живым и быстрым умом, способностью мгновенно оценивать любую ситуацию, исключительным темпераментом. Концепции, которые он выдвигал, поражали нетривиальностью мышления и тут же становились предметом острых дебатов. Был он археологом, знатоком Библии и еврейской истории. Обладал литературными способностями. Некоторые его книги будут еще долго читать.

Жизнь его расцвечена многочисленными любовными историями, хотя женщины не играли особой роли в его судьбе. Брал он их легко и так же легко оставлял. Романтические связи ценил за то, что они повышают жизненный тонус. Себя в них никогда не терял. Можно сказать, что Даян покорял женщин, чтобы удовлетворить сжигавшее его властолюбие, если бы он не искал в них материнского начала, в котором так нуждался. К этому мы еще вернемся.

В Пантеоне израильской военной славы выделяется его фигура. Но все это лишь фасад, лицевая сторона жизни.

На самом же деле Даян был человеком душевно-чувственной одержимости, влюбленным в себя и себя же ненавидящим. До самого конца сочетались в нем и наивные мечты так и не повзрослевшего юноши, и трезвый расчет, и аморальная вера в право сильного. Был он одновременно и волком-одиночкой, и ребенком, затерявшимся в дремучем лесу.

Даяна уважали не за то, за что следовало бы уважать, и ценили в нем не те качества, которые следовало бы ценить. Ненавидели же его за то, за что следовало бы жалеть. Принято считать, что Даян-военачальник не знал себе равных как стратег, а Даян-политик не уступал Даяну — военному. Это, конечно, красивый миф, разрушать который как-то неловко, почти кощунственно.

* * *

8 июня 1967 года в Иерусалиме перестали стрелять… Уже удаляли ряды колючей проволоки, рассекшие его живое тело около двадцати лет назад. Город преображался на глазах, и лишь руинам двадцатилетней давности у бывшей демаркационной линии еще долго суждено было напоминать о прошлом…

Министр обороны Моше Даян знал, что настал час его триумфа.

Но он не знал, что именно ему суждено посеять семена, из которых проросло все то, что стало нашим кошмаром. Это Даяну мы обязаны фатальным историческим просчетом, грубейшей политической ошибкой, имевшей трагические, растянувшиеся на четверть века последствия…

Ведь это Даян, охваченный порывом не свойственного ему великодушия, послал гонцов, чтобы вернуть в панике убегавшее население Иудеи и Самарии…

Вечером 8 июня журналисты со всего мира, собравшиеся во Дворце Нации в Иерусалиме, ждали победоносного полководца. И Даян, прилетевший на вертолете прямо с фронта, не вошел, а ворвался в зал, как пушечное ядро, счастливый, помолодевший, озаренный отблеском великой победы. Быстрыми шагами подошел он к микрофону.

— Спрашивайте, господа, — сказал он, улыбаясь кривой своей улыбкой, почти столь же знаменитой, как повязка на левом его глазу.

— Г-н министр, — встал корреспондент газеты «Нью-Йорк Таймс», — сколько нееврейского населения получило сейчас ваше государство?

— Мы их не считали, — последовал мгновенный ответ.

— Что вы предложите арабам в обмен на мир?

— Мир в обмен на мир.

Эта лапидарная формулировка стала зародышем бесплодной концепции, свидетельствующей об утрате чувства реальности. Война Судного дня и интифада — прямое ее следствие.

А опьяневший от триумфа Даян продолжал бросать зловещие семена на благодатную почву…

11 июня он заявил корреспонденту американской телевизионной сети Си-Би-Эс:

— Мы не намерены возвращать ни Газу Египту, ни Иудею и Самарию Иордании. Защищать новые границы легко, и мы их будем защищать. Полное внутреннее самоуправление — это единственное, на что могут рассчитывать жители контролируемых территорий.

Это Даяну принадлежит идея палестинской автономии, ставшая краеугольным камнем политической платформы Ликуда. Это Даян вдохнул жизнь в прожорливое чудовище, именуемое «целостный и неделимый Израиль»… Прошло еще несколько дней, и Даян заявил на находившемся в самом разгаре пиру победителей:

— Мы ждем звонка от арабских лидеров. Сами же не сделаем ни одного шага. К чему? Мы вполне довольны тем, что у нас есть. Если арабы желают изменить статус-кво, то пусть снимут телефонную трубку и наберут наш номер…

36